С эротикой всё более-менее ясно: ее отсутствие в творчестве наводит скуку. В литературе произведения, начисто лишенные эротической составляющей, неинтересны. Тут всех переплюнул Гессе: в его «Игре в бисер» не только эротики, но и ни одной женщины не фигурирует. И надо сказать, что ничего скучнее этой самодовольной игры ума я не читал.
В изобразительном искусстве эротика изначально связана с творческим импульсом, со времен палеолита. Он сродни сексуальному, только волна возбуждения и эрекции возникают в другом органе. Высокое искусство без обнаженки может обходиться, увлекая математической выверенностью канона, магией пятен и графикой сладок, но в светском искусстве без обнаженки точно заскучаешь.
Караваджо никогда не был мне интересен из-за полного отсутствия женской наготы, а вот загадочный Джорджоне возбуждал огромный интерес именно немотивированностью присутствия голых женщин на холсте как в «Сельском концерте», так и в «Грозе». Именно немотивированность является сутью эротичности. Обнаженки писали в СССР часто, но все с оправданием их присутствия: то вспотевшие крестьянки после сенокоса решили купнуться, то после бани вышли остынуть на снежок – имеют право. Рисовали их тоже без романтизации, по-честному: с целлюлитом и животами под далеко не идеальной грудью. Но были и мастера эротики, в первую очередь, конечно, Лебедев: у него даже по горло одетые женщины возбуждают. Самохвалов правильно видел женщин: они все у него сексуальны, особенно метростроевцы. И особенно та, что с отбойным молотком. Неугомонный Фрейд, конечно же, увидел бы в нем гипертрофированный фаллический символ. Дейнека тоже любил это дело: и девочек и мальчиков рисовал часто, с одинаковым интересом, стилизуя на арийский манер.
С интеллектуальностью сложнее. Картина не предусматривает информационной загрузки. В данном случае речь идет об особом отношении к объекту изображения, к культуре исполнения, степени проработки деталей и даже к состоянию поверхности холста. Как в символизме, в интеллектуальной работе любая отдрюченная бутылка приобретает смысл, которого в ней, конечно, нет, но ощущение загадки и мнимой тайны возникает. Это присуще всем натюрмортам малых голландцев, умевших превратить обеденный стол во вселенную.
Грузить картину читаемым смыслом и глубокомысленной тематикой бесполезно: со временем и то и другое выветривается, и остается чистое искусство в сухом остатке, важным становится не «что», а «как». Отношение к обнаженке в данном случае аналогично отношению к отдрюченной бутылке. Она должна пройти определенную степень стилизации и потери индивидуальности со стремлением к совершенству пропорций и форм, в то же время не превращаясь в подкрашенную греческую статую, как у французских академистов конца XIX века. Общая композиция может тяготеть и к математической формуле, и к джазовой импровизации, а все составляющие работы могут удачно сосуществовать только при условии безупречного вкуса автора, при малейшем просчете превращаясь в провинциально-претенциозную пошлятину.
Интеллектуально-эротический реализм – одно из ответвлений экзистенциализма с символистским подвоем, как правило, ничего не символизирующим, но создающим ощущение возможности расшифровки множества изобразительных иероглифов и ассоциативных цепочек, провоцируемых предчувствием вероятности, возможности различных уровней прочтения изображенного. Так написаны философские повести Итало Кальвино, которые можно читать как интересные сказки, но человек с литературным багажом в «Раздвоенном виконте» сразу обнаружит связь с «Эликсирами сатаны» Гофмана, в «Несуществующем рыцаре» вспомнит о «Донкихоте», о «Поручике Киже» и даже о докторе Дейнике из «Уловки-22». А вот куда, кроме Вольтера, пристегнуть «Древесного барона» не знаю, образования не хватает.
Всё вышеизложенное, включая термин, я сформулировал для себя и только применительно к своему творчеству, пытаясь ответить на вопрос, к какому направлению я его отношу. В изобразительном искусстве, как в предметном, так и беспредметном, бесчисленное количество проявлений и направлений, прекрасно обходящихся и без эротики и без интеллектуальных потуг, и в то же время являющихся предметом эстетического наслаждения, в том числе и для меня. Наслаждаться можно и цветом, и формой, и фактурой. Я любуюсь ими и завидую авторам, как завидую любому умению или знанию, мне недоступному. Но раз уж сложилось так, что делаю то, что не могу не делать, то хочется ясности.
Алексеев А.Ф.